Я думаю, трудно найти более ложное представление о науке, как о спокойном виде деятельности. Смею заверить, что научная работа, если она только достойна этого названия, полна самого острого драматизма, высокого эмоционального напряжения, восторгов и разочарований, которые одновременно являются условием получения так называемого «объективного результата» и таят в себе опасность его искажения. Об одном таком драматическом эпизоде (из собственной практики) я и хочу рассказать.
     Итак, я проводил токсикологические опыты на белых мышах. Именно тогда и выяснилось, что искусственно сформированные экспериментатором сообщества со временем перестают быть простой суммой случайно отобранных особей. Каждое такое сообщество как бы обретает собственное «лицо», отличное от других. Для мышей внутри сообщества устанавливается сходный тип реагирования на внешние факторы, тогда как между сообществами различия бывают очень значительными*. Отталкиваясь от этого факта, мы рассуждали следующим образом. У совместно проживающих мышей формируются надындивидуальные общности. Очевидно, это происходит благодаря информационным отношениям между мышами. Но как они реализуются? Быть может, наряду со слухом, зрением, осязанием, обонянием существуют особые информационные каналы, действующие по типу телепатической связи? Допустим, мы правы и такие каналы есть. Тогда как доказать их существование? Ответ, казалось бы, лежит на поверхности. Сложившееся сообщество надо разбить на две части и разместить их на разных территориях. Далее реализуется знакомый принцип: мы воздействуем с помощью какого-то фактора на одну часть, а наблюдаем за второй. Если в ней фиксируются изменения, то информационные каналы — реальность.
     Таковы были общие предпосылки нашего исследования, которое мы предприняли с целью изучения энергоинформационных отношений между животными.
     Теперь следовало выбрать форму опыта, точнее, такой его вариант, который давал бы наиболее четкие результаты. Разумеется, здесь важно, что взято в качестве воздействующего фактора. Мы выбрали... голод.
     В каждой серии экспериментатор имел дело с двумя сообществами по двадцать самцов. Эти сообщества формировались не менее чем за неделю до опыта. Животные в разных сообществах (назовем их А и Б) имели и разные метки.
     Всех мышей подвергали исходному шестичасовому голоданию Затем из каждого сообщества выделяли по десять особей, но так, чтобы общий вес животных из различных сообществ был одинаков. Их объединяли в одной ванночке давали пищу и оставляли в виварии. Прочие (соответственно, из сообществ А и Б) переносились в институт. Здесь животные из сообщества А продолжали голодать, тогда как самцы из Б получали корм.
     Затем экспериментатор возвращала в виварий и там ежечасно сортировав животных по меткам и взвешивал и По сути, шло исследование «товарищи-голодных мышей» и «товарищей сытых»**: сначала десять мышей из общества А (вместе), потом десять из (тоже вместе). После каждого взвешивания мыши возвращались в общую норку.
     По такой схеме мы поставили сколько десятков серий опытов — в разное время года, в течение шести лет. И наше терпение было вознаграждено. Мы обнаружили эффект, который проявлялся настолько ярко, что не оставлял места никаким сомнениям. «Товарищи голодных мышей» (из А) более интенсивно прибавляли в весе, чем «товарищи сытых» (из Б)!
     Различие этой направленности наблюдалось во всех без исключения сериях. Оно достигало максимума через три-четыре часа после начала опыта (в среднем на 6,0 г), потом уменьшалось.
     Разумеется, мы провели контрольные опыты, в которых удаленные мыши находились в равных условиях. И те и другие получали пищу. Опыты с воздействием разительно отличались от контрольных.
     Выводы казались мне очевидными. Полученные результаты я трактовал так: чувство голода передается от одних членов сообщества другим на расстоянии, минуя известные каналы восприятия. С такой трактовкой я опубликовал в 1975 году накопленные к тому времени данные. Некоторые исследователи повторили наши опыты, получив аналогичные результаты.
     Здесь необходимо остановиться на вопросе, который при изложении «объективных данных» выносится за скобки, никогда не обсуждается в статьях и отчетах: с каким настроением экспериментатор приступал к опытам? Для меня это было радостное предвкушение удачи, гурманского наслаждения от еще одного подтверждения найденной прекрасной закономерности. Где-то на заднем плане, быть может, присутствовала тревога: а вдруг на этот раз не получится? Но она таинственным образом лишь усиливала мажорное эмоциональное напряжение, и вот награда — недаром старался, недаром переживал. Такова примерно была гамма чувств.
     И вот в 1980 году я получил письмо от В. Л. Ратнера, сотрудника Института биофизики в Пущине. Он сообщал, что поставил значительное число серий на специально заказанных для этой цели мышах и не наблюдал заявленного эффекта. Ратнер предлагал: он приедет в Новосибирск, и при нем я проведу несколько серий. Потом мы совместно обсудим результаты. Это предложение я принял.
     Я поставил восемь серий опытов в присутствии В. Л. Ратнера. Мой оппонент держался безупречно: никаких знаков иронии или недоверия — спокойный, доброжелательный наблюдатель. Единственная «поправка» к моей форме опыта — жеребьевка перед разделением мышей: какой из двух выравненных по весу групп быть «товарищами сытых», а какой — «товарищами голодных». Однако мое состояние изменилось радикальным образом. От мажорного настроя, такого привычного при работе без «экзаменатора», не осталось и следа. Доминанта была: «Какой ужас, если не получится!» И не получилось. Во всех восьми сериях эффект не наблюдался.
     После отъезда Ратнера я поставил еще несколько серий. Результат оказался почти нулевым, лишь слабый намек на тот, который я многократно фиксировал ранее.
     И здесь у меня возникла новая идея.
     Мы просто-напросто неправильно трактовали все результаты. Дело не в отношениях между мышами, а во мне самом! Скорее всего, «телепатической» передачи информации между мышами не существует. Видимо, во время экспериментов происходило воздействие моей собственной установки на животных. Именно поэтому до приезда Ратнера все опыты удавались, а после, когда сомнение было посеяно,— нет.
     Чтобы проверить возникшую идею, я поставил восемь серий опытов. Все они проводились на коротком отрезке времени — за два дня. Я торопился: для проверки новой гипотезы главную роль играло мое психологическое состояние. Пока, как и требовалось, фон моей эмоциональной заинтересованности в подтверждении новой гипотезы был очень высок. Ведь если бы она не подтвердилась, исключалось бы разумное объяснение всей совокупности полученных данных, и моя добросовестность как исследователя осталась бы сомнительной (в глазах критиков)...
     Новая форма опыта была чрезвычайно простой.
     После дозированного голодания внутри «старых» сообществ выделялось две группы по десять мышей одинакового суммарного веса.
     Обе группы находились вместе и одновременно получали пищу. Жребий определял, в какой из них желательно развить большой аппетит. Беря в руки мышь из группы «приговоренных к многоедению», я внушал себе (ей?), что она сильная, здоровая, с отличным аппетитом. И наоборот (если мышь оказывалась из другой группы) — что она слабая, больная, будет есть мало. Разумеется, при этом ежечасно производились сортировка и групповое взвешивание животных, как и в ранее описанных опытах. Отличие было в том, что теперь я при каждой сортировке сознательно старался воздействовать на мышей.
     Результаты оказались очень похожими на те, которые я получал до приезда Ратнера. Через три часа после начала опытов наблюдался максимум эффекта. Направленность его во всех случаях совпадала с запрограммированной. Иными словами, мыши, которых я «уговаривал» есть больше, действительно насыщались интенсивнее, чем животные другой группы. Среднее отличие в прибавках массы по трехчасовому определению составляло 6,2±0,6 грамма. О высочайшей достоверности этого отличия говорить не приходится — она очевидна.
     Спустя два месяца я воспроизвел еще раз аналогичные эксперименты. Эффект, как я и ожидал, отсутствовал. Но теперь никакого разочарования я не испытывал. Напротив, такой результат придал моей новой трактовке логическую завершенность.
     По-видимому, все или, по крайней мере, многие люди в принципе способны оказывать влияние на животных в соответствии с установкой на определенный эффект. Однако это возможно Лишь на фоне высокой эмоциональной заинтересованности и веры в результат.
     Я приступил к опытам с исходной гипотезой о наличии энергоинформационной связи между мышами. Желание, чтобы моя гипотеза подтвердилась, присутствовало при проведении каждой серии опытов. Оно и только оно обусловило все наблюдавшиеся сдвиги. Совершенно очевидно, что имело место не взаимодействие мышей, а воздействие на них человека.
     Письмо Ратнера, его приезд, само присутствие скептически настроенного наблюдателя изменило наше психологическое состояние. Даже после отъезда Ратнера сомнение, посеянное им, осталось, «настрой на результат» был подорван. Он возник опять лишь на короткий срок вместе с рождением иной гипотезы. Как только недоумение разрешилось и моя новая трактовка нашла подтверждение в опытах, эффект «настроя» исчез*.
     Чтобы избавиться от последних сомнений, мы провели еще одну группу опытов. Их цель была прямо противоположна начальной. Теперь я хотел окончательно убедиться в том, что между самими мышами энергоинформационная связь отсутствует. Понятно, что заинтересованный человек не мог принимать участие в таких опытах. Вот почему мне пришлось прибегнуть к помощи ничего не подозревающей лаборантки.
     Мы использовали самую первую форму эксперимента. Лаборантка же ничего не знала о цели опытов и не интересовалась ею. Она была, в полном смысле слова, техническим исполнителем заданных программ. Мы поставили в общей сложности около полусотни серий опытов. Результат, как и следовало ожидать, оказался нулевым.
     Так завершилось наше исследование. Чего же мы добились? Обнаружить дистанционное взаимодействие между мышами нам так и не удалось. Однако к феноменологии связи «человек — животное» наши эксперименты добавили элементы нового знания.
     Прежде всего — о самих фактах. Они наглядно демонстрируют громадные возможности экспериментатора по получению тех эффектов, которые ему нужны. Именно здесь скрывается одна из постоянных причин получения добросовестными исследователями ложной информации. На основании проведенных опытов они делают вывод о «достоверном» влиянии исследуемых факторов на биологические объекты. В действительности же зачастую такие факторы «воздействуют» на животных (и, по-видимому, на растения) лишь вторично — через установку человека. Видимо, этим объясняются результаты многих биологических экспериментов, которые воспроизводимы у одних авторов (первооткрывателей «явления») и не получаются у других.
     Кроме того, обнаруженные нами факты могут найти и практическое применение, правда, несколько неожиданное.
     Речь идет о тестировании потенциальных (или уже доказавших свои способности» экстрасенсов. Возможность пряного энергоинформационного воздействия человека на аппетит белых мышей позволяет количественно оценивать необычные способности (контролируя массу тела подопытных животных)* .
     Кстати, выдающиеся экстрасенсы могут влиять на аппетит белых мышей в бесконтактно. Такое влияние мы наблюдали.
     И все же главный итог исследования я вижу в другом.
     Обычно энергоинформационные воздействия капризны, неустойчивы, имеют явно выраженную тенденцию к спаду. В наших же опытах эффекты данного типа были стабильны на протяжении нескольких лет.
     Возникает вопрос: в чем причина столь удивительной стабильности? Она, на первый взгляд, парадоксальна: необходимо сочетание двух, казалось бы, взаимоисключающих условий. С одной стороны, требуется эмоциональная заинтересованность индуктора в конкретном результате. А с другой — его убежденность в том, что сам результат зависит не от его установки, а от иных, «объективных» факторов.
     (* Важно, что мыши в этих опытах фактически не расходуются. В дальнейшем их можно использовать в любых других экспериментах.)
     При соблюдении таких условий эффект как бы консервируется, то есть сохраняется очень долго, возможно, неограниченно долго. Именно поэтому я предлагаю дать обнаруженному феномену не совсем обычное название: «эффект консервации эффекта».
     Лишь сугубо стрессовая «экзаменационная» ситуация способна его разрушить. Но как только происходит осознание связи эффекта с установкой, вступают в силу общие особенности энергоинформационных отношений. На высоте эмоционального подъема, своеобразного вдохновения, успех возможен, но удержать «высоту» чрезвычайно трудно. Такое удается лишь немногим, особо одаренным экстрасенсам.
     Здесь уместно привести случай, о котором я узнал от X. М. Алиева. (Этот замечательный исследователь занимается регуляцией функций организма через движение.) Его рассказ был реакцией на мое сообщение об «эффекте консервации».
     Когда-то Алиев работал в клинике, где применялось лечение электросном. За процедуру отвечал врач, функция которого сводилась, как он полагал, к включению аппарата, генерирующего нужные волны. Вилка вставлялась в штепсель, сигнальная лампочка загоралась, и через несколько минут группа пациентов засыпала.
     Так продолжалось довольно долгое время. Но вот кто-то из сотрудников заявил, что аппарат списанный: он не работает, включается только лампочка. Проверили. Так и оказалось. На летучке врачу сказали: «Все дело — в тебе! Ты усыпляешь пациентов. Но поскольку цель достигается, продолжай в том же духе». Врач согласился. Однако после летучки на первом же сеансе (разумеется, при соблюдении ритуала) никто не заснул...
     Какой же вывод?
     В «эффекте консервации эффекта» я вижу ключ к изучению феноменов энергоинформационного обмена. Явления такого типа удастся стабилизировать, если обеспечить индукторам ритуалы, якобы ответственные за реализацию воздействий. Вероятно, со временем эти искусственные подпорки можно будет устранить — при сохранении стабильности эффектов. Тут, в сущности, мы имеем дело с задачей педагогики для экстрасенсов — области знаний, еще недостаточно разработанной, но у которой, несомненно, большое будущее.