Шабаш

     23 марта охота на ведьм вступила в новый, еще более зловещий этап. Арестовали саму Ребекку Нэрс — «матриарха» разветвленного рода Нэрсов, которые благодаря уму и трудолюбию поднялись из голытьбы до столпов сейлемского общества. Ребекка уже удалилась от дел, читала только Библию, да столь истово, что сама приобрела повадки и речь древних пророчиц.
     Как? И она — тоже?!

     Первым дерзкая мысль пришла чете Портеров, известным в общине лентяям и завистникам. Они явились к хворающей Ребекке и деликатно осведомились, не она ли мучит невинных деточек. Больная указала им на дверь. Но Портеры вошли в роль ищеек и отправились к Пэррисам. На вопрос о Ребекке Нэрс обе девочки удивленно молчали. Они, конечно, терпеть не могли чопорную старуху, кичившуюся добродетельной жизнью и успехами своего многочисленного семейства. Но оболгать ее — на такое их умишки пока не смели посягнуть.
     Пока... Недолго оно длилось, это «пока». Первой оценила ситуацию Абигайл. Она забилась в привычных конвульсиях: «Да, она — Ребекка Нэрс! Мучит! Нас!»
     Девочки уже научились не просто корчиться на полу, а разыгрывать целые хореографические миниатюры. Чтобы показать свою полную зависимость от воли ведьмы, они принялись повторять все ее жесты. Зрители зачарованно наблюдали, как сразу пять-шесть юных «стукачек», словно марионетки, подражают старухе Нэрс, слывшей образцом добродетели на протяжении десятков лет. Силен дьявол! Женщины рыдали.
     Не плакала одна Ребекка. Позор высушил ее глаза. Но именно этот «неплач» стал решающим доказательством ее вины.
     И тут прозрела Энн Патнэм. Эта девочка жила с полупомешанной матерью, которая «общалась» со своими многочисленными умершими детьми и заставляла дочь тоже «видеть» их и «разговаривать» с ними. Немудрено самой стать припадочной! И вот Энн опознала в Ребекке убийцу своих братиков и сестричек и других детей — числом четырнадцать!

     ...Как это не раз случалось потом, в разгар оголтелой охоты на ведьм — в любой стране и в любую эпоху — сейлемцы в ажиотаже позабыли, что весна в разгаре, что должно пахать и сеять. Но куда там: даже война с индейцами не съедала столько времени и сил! В разгар войны кто-то по-прежнему пахал, пусть и с мушкетом за плечом; иное дело — вихрь ведьминой охоты. Кто «топил» соседей, кто выручал своих присных и друзей. Допросы тянулись днями, в промежутках сейлемцы сновали от дома к дому — поглазеть на очередной припадок юных кликуш или арест новой ведьмы. Заманчиво было совершить экскурсию по тюрьмам округи, где за грош пускали в камеры разгля дывать и дразнить сатанинское отродье. Немногие доброхоты подкармливали невинно заключенных...
     В Сейлем прибыл прежний глава прихода преподобный Лоусон. При нем охота на ведьм взыграла с пущей силой. И с большим бесстыдством — Лоусон разыскивал ведьму, которая три года назад уморила его жену и дочь, и готов был спалить хоть весь ненавистный Сейлем. (Между прочим, своей агрессивностью он спас собственную жизнь, ибо никому в голову не пришло назвать его самого колдуном; его же предшественника скоро повесят...)
     Засадив за решетку Ребекку Нэрс, сейлемцы переступили невидимый порог. Посыпались доносы на самых богатых и уважаемых жителей. В проповеди пастора Лоусона этому было дано теоретическое обоснование: дьявол лишь шалит с никчемными членами общины, цель его — подорвать устои Сейлема, соблазнить самых достойных граждан, с безупречной репутацией.

     Впору было, конечно, задаться простым вопросом: как же Сейлем строился, рос и процветал, если даже лучшие его люди давно предались дьяволу, стали «врагами христовыми»? (До «врагов народа» еще дойдет черед лет через двести пятьдесят!) Этого Лоусон не объяснял. Не было нужды. Когда разыгрывается шабаш доносительства, единственным значимым качеством «юриспруденции» становится скорость: прав тот, кто быстрее донесет на соседа.
     Юные кликуши стали отныне привычным инструментом в руках Пэрриса и его присных. При девочках называли фамилии неугодных людей и ждали реакции. А из разговоров взрослых маленькие «стукачки» извлекали знание того, кто ненавистен Пэррису и их родителям. Неудивительно, что семьи последних стали самыми могущественными в приходе. Трудно сказать, был ли сам преподобный Пэррис маниакальным убийцей или каким-то уж невероятно хладнокровным циником-карьеристом; скорее всего он искренне полагал, что любое выступление против него сродни сговору с сатаной. Перед пастором заискивали, его проповедями восхищались, льстивые языки возводили его в ранг отца-спасителя Сейлема. А если девочки ненароком называли не ту фамилию, взрослые пропускали ее мимо ушей: путают что-то, дьявол их искушает!
     Начиная с мая эпидемия стала быстро распространяться по всей округе. Кликуш стали вывозить в соседние поселки для выявления тамошних ведьм. Из Сейлема девочки до того никуда не выезжали, никого в окрестности не знали, словом, им приходилось стараться особенно усердно... Побывала эта жутковатая девичья «чрезвычайная комиссия» и в соседнем поселке Эндовер, где ловля ведьм достигла почти тех же иррациональных размеров, что и в Сейлеме.

     Но... в Эндовере произошла осечка, и вакханалия «ведьмомании» захлебнулась. В общем из-за пустяка.
     Среди моря беззакония голоса одного человека оказалось достаточно, чтобы споткнулся, а затем и вовсе остановился адский механизм. Уже добрые полсотни жителей поселка сидели в тюрьме, когда неожиданно местный торговец, очередная жертва доноса, успел подать встречный иск на доносчика, обвинив того в клевете и требуя компенсации ущерба размером в тысячу фунтов! Разбор иска растянулся на годы, зато непредвиденная выходка торговца в самый разгар шабаша так напугала стукачей-энтузиастов, что они утихомирились.
     Господи, как же мало порой нужно! Пока не поздно — восстать, даже в гордом одиночестве... Увы, локальный «всплеск законности» в Эндовере так и остался во всей этой истории лишь анекдотической случайностью.

     В самом же Сейлеме шабаш меж тем разгорался. И там не обошлось без конфузов. Скажем, Абигайл и еще три свидетельницы посреди корч вдруг объявили ведьмой... жену шерифа. Что тут началось! Век был не наш, не двадцатый, архаичная эта охота на ведьм еще удерживалась в каких-то иерархических рамках... И судья Готорн грубо одернул нахалку. Абигайл немедленно извинилась. Ее извинение достойно того, чтобы увековечить его в истории: «Это мы для потехи!»
     Слова занесены в протокол и забыты. Забыты! У наставников молодежи в пуританском Сейлеме не хватило соображения вот именно в этом месте всполошиться. Как это — для потехи?! И ужаснуться, и, может быть, вовремя дать задний ход процессу... Не всполошились.
     Да и до тонкостей ли английской юриспруденции (а за три поколения в Новом Свете достижения ее во многом поблекли) было судье Готорну, который не столько допросам уделял свое драгоценное время, сколько конфискациям имущества подозреваемых! Приговора суда обычно не ждали: распродажа и попросту растаскивание барахла начиналось сразу же после ареста. Результаты этого простодушного грабежа сказывались на благосостоянии судьи, шерифа, приставов и сторонников Пэрри-са, скупавших скот и строения по дешевке.
     Однако и бедняков не оправдывали — ведь сам донос по сути уже был приговором. Выпустили только слепого и глухого столетнего старика — не из человеколюбия, разумеется, а просто за невозможностью вести следствие. Ибо еще один исторический опыт сейлемской трагедии заключается в том, что чем больших размеров достигает произвол и беззаконие, тем более лакомыми для творящих его кажутся внешние аксессуары нормального следствия. Очные ставки, тщательно пронумерованные и подписанные обвиняемым протоколы, личное признание им вины... Этот Опыт пошел впрок многим будущим следователям-ведьмоведам.
     Зато другой урок, к сожалению, был проигнорирован всеми последующими пэррисами и готорнами, а также добровольными стукачами — юными и зрелыми. Урок заключался в том, что затеянная охота на людей со временем неизбежно принимает необратимый и никаким режиссерским умом не предсказуемый характер. Охота опьяняет и мутит разум, и попасть под «пулю» может отныне кто угодно. В том числе и сам охотник, тем более загонщик...
     Но об этом чуть позже. Пока же охота в Сейлеме шла на славу. Она выкашивала тех, кто рисковал заступиться за жену, мужа, родителей, просто добрых знакомых. Многие семьи целиком оказывались в тюрьме — так удобнее было конфисковывать их скарб.
     Конечно, репрессии прежде всего пожирали тех, кто против них выступал, да не так хитро, как тот торговец из Эндовера. На этом этапе охоты, когда она только разгулялась, протест смельчаков-одиночек был самоубийствен. Когда мы знакомились с материалами этого древнего процесса, нас потрясла леденящая душу динамика страха. Петицию в защиту Титубы, Сары Гуд и Сары Осборн подписали сто сейлемцев. Некоторое время спустя в защиту Ребекки Нэрс отважились открыто выступить всего пятьдесят... А затем в течение долгих месяцев в Сейлеме ничего, кроме доносов, не подписывали.

     Читайте далее: