Есть ли ведьмы в наше время?

     Известны многие мелкие подробности событий в Сейлеме — такие, как социальное положение, черточки характеров и поведение на допросах десятков «ведьм». Может, в этом секрет печальной славы сейлемской драмы? Ведь в Европе были сожжены десятки тысяч мнимых колдуний, а тут — всего лишь девятнадцать повешенных. Для человеческого сознания массовые репрессии — это что-то абстрактно ужасное; в сейлемской драме мы способны различить отдельные лица. За сердце берет не просто казнь неизвестной ведьмы, но расправа над гордой набожной старухой со статью древней пророчицы; любящего мужа, вступившегося за честь и жизнь жены; доброго, умного пастора, который недрогнувшим голосом вознес молитву с Ведьминого холма...
     В середине прошлого века мэром Сейлема был историк Чарлз Эпхем. Свое двухтомное повествование о городском позоре 1692 года этот педантичный ученый дополнил географическими картами Сейлема и окрестностей, на коих указал адреса не только «ведьм», но и... доносчиков. Работа, кстати, едва посильная даже для местного уроженца, оказалась бесценным «экспериментальным материалом» для американских социологов, которые уже в наши дни, кажется, приоткрыли завесу над жгучей тайной сейлемских ведьм. Причем особенно интересной оказалась именно география. Ее анализ вкупе с более углубленным изучением статистики социального положения жертв и их губителей привел к интригующим выводам.
     Вспомним, чем были характерны ведовские процессы в Старом Свете, в той же тюдоровской Англии.
     Своей локальностью: сосед обличал соседа. Далее, своей направленностью «сверху вниз»: на социальной лестнице доносчик, как правило, стоял выше оклеветанного. И третья примечательная черта: доносчик чаще всего искренне верил, что ведьма навредила ему лично или его близким. Верил просто потому, что он, доносчик, первым обидел ведьму, сознательно или случайно, и ожидал справедливой мести. Гнусная, однако же веками бытовавшая логика...

     Но вот в 1692 году в Сейлеме происходило совсем иное. Многие доносчики в глаза не видали своих жертв, живших от них за многие мили. Далее, большая часть доносчиков в социальной иерархии была ниже своих жертв (вообще внешне впечатление таково, что «низы» преследовали и руками закона истребляли «верхи»). И наконец, сейлемские стукачи почти никогда не выпячивали то, что у ведьмы был повод мстить именно им. Они чаще всего жаловались на превратный образ мыслей и возмутительное поведение вообще, а не на конкретные проявления преступной деятельности.
     Странно? Но только на первый взгляд.
     Ибо чем-чем, но только не разгулом религиозного фанатизма можно объяснить эти, а также многие другие «специфические» особенности сейлемских процессов, которые столь понятны нам, гражданам подчеркнуто атеистического общества. Объяснить многое в жгучей тайне может, на наш взгляд, анализ социальных отношений внутри сейлемской общины.
     Пуритане приплыли в Америку с благой мыслью — трудиться, отдыхать и славить Бога сообща, делить вместе и радости, и горе. В новопостроенных на чужой земле молельных домах проповедники не уставали твердить: дьявол-де потщится разрушить наши дружные общины.
     «Дьявол» в общине имел — как, впрочем, это наблюдалось и раньше и позже — вполяе конкретное социальное воплощение. «Дьяволом» стало развитие капиталистических отношений. Кто были противники Пэрриса и иже с ним? Как показывает анализ местожительства, занятий и образа жизни сейлемцев, оппонентами яростного священника были жители восточной части Сейлема. Их участки были на лучших почвах, доходы — богаче, хозяйства — крепче. Они занимались торговлей, предпринимательством и потому более тяготели к городу, иные даже посещали городскую церковь. Разумеется, эти люди выделялись более свободным поведением, вольномыслием, а главное — быстро богатели и выбирались «из грязи в князи».
     А между тем для пуританской общины иерархия свята и нерушима. Да, вместе, да, сообща, но в то же время всяк знай свой шесток. Бог от рождения каждого определил ему место, грех добиваться большего. «Выскочки» не жаловали апатичных соседей, держались особняком, не желали якшаться и делить результаты своего труда с захребетниками и неумехами.
     А значит — кололи глаза, рождали зависть и раздражение тех, кто свое место знал, но не хотел или не мог; продвинуться вверх по социальной лестнице. Давняя история?!
     Вакханалия обвинений, казалось бы, скрытый бунт низов против верхов. Да, очень похоже. Но особенность в том, что верхи пуританского общества в ту историческую эпоху были самой энергичной и созидательной силой. И бунт против них был сродни контрреволюции. Не случайно следующий век знаменовал собой торжество просвещения и развал пуританских консервативных общин.

     Думаем, в этом месте внимательный читатель сообразит, сколь полезно бывает и в наши дни обратиться к давнему опыту.
     Между прочим, чего не знали «досейлемские» аналогичные процессы в Старом Свете, так это приписывания некой идеологической программы дьяволу. В Сейлеме открыто прозвучало, что враг рода человеческого имел, оказывается, и вовсе страшную цель — равенство для всех. Имелось в виду равенство возможностей, то есть узаконивание на будущее нарушений сложившейся иерархии.
     Сторонники Пэрриса жили в основном в западной части Сейлема, обрабатывали заболоченные участки земли, которые к тому же дробились в связи с ростом семей. А оторваться от сельского труда эта часть сейлемцев не осмеливалась. Они и копили злобу против более оборотистых односельчан, которые и вели-то себя не по-соседски, независимо, без оглядки на дедовские установления. Даже в приходской церкви бывали не всегда, будто в городе и слово божье слаще... Развитие индивидуализма, индивидуальных форм поведения пришло в резкий конфликт с общинным мышлением.
     Таким образом, сейлемская охота на ведьм стала образцовым спектаклем на тему идеологического насилия вообще, а не только религиозного фанатизма. С единством времени и места, с четко обозначенной завязкой, кульминацией и финалом. Был явлен своего рода универсальный механизм массового преследования за передовую мысль, причем проведенного, так сказать, «руками масс». И горько сознавать, что механизм этот послужит после Сейлема еще не одному «ведьмоборцу»...
     В охранительном раже стукачи «образца 1692 года» норовили опорочить вольнодумцев повсеместно. Не только тех, кого знавали лично, но и тех, на кого слышали нарекания от людей близких им замшелых взглядов.
     Вот отчего эндоверцы доносили на сейлемцев, те — на жителей Бостона и довольно далеко расположенных Конкорда и Ипсвича... Поскольку в основе всякой аналогичной «проработочной» кампании лежит обычно фантом, призрак несуществующего врага, то и формы ее, и масштабы тоже порой принимают облик иррациональный. Реальны — жертвы.

     О многом можно задуматься, разбирая обстоятельства того темного дела в преддверии его юбилея. Увиденного сквозь призму нашего, также далекого от терпимости, сегодня.
     Новая гипотеза, объясняющая сейлемскую кровавую вакханалию, выдумана не авторами статьи. Они лишь скромно и в меру добросовестно пересказали идеи и выводы, о которых прочли у современных американских авторов, которых язык не повернется обвинить в конъюнктурщике и столь нелюбимой нашими руководителями «погоне за жареным». Ну а то, что в наш пересказ врывались эмоции, тоже объяснимо. В отличие от американского наш собственный «Сейлем» еще не одно поколение будет жечь души. Пока в них самих, в душах этих, не изжиты внутренние «ведьмы» доносительства, массовой истерии, беззакония. Охоты на людей.

     ...Когда один из авторов, переступив порог сейлемского «Музея», заговорил со смотрителем, того аж осветило восторгом: «Как, и в России знают о Сейлеме?! Не может быть!»

     Начало статьи: